2. ПРИЁМ-ПЕРЕДАЧА
Здесь как раз чаще всего закладываются предпосылки аварийности. Прием-передача – это показатель воинской доблести и чести, а точнее – честности. Передающий экипаж не имеет права скрывать «залипухи». Он честно должен рассказать о них экипажу принимающему. А ещё лучше – устранить. Но не всегда это возможно, не всегда хватает сил и средств, не всегда позволяют жёсткие графики. Начальство в истерике: «Вы срываете план боеготовности! Вы вылетаете из линейности!» На все про всё – неделя срока, а то и меньше («Принимайте в «горячем» состоянии за трое суток!») Составляются графики устранения замечаний, печатаются акты приёма-передачи… малое подведение итогов, большое… малые приборки и большая… совместное проворачивание и подведение итогов, окончательная передача… и всё! Естественно, что в этой чехарде замечания устранять можно только поздно вечером и ночью. Если принимающий экипаж примет корабль с замечаниями в актах, то устранять их придётся уже ему самому, под истеричные вопли всё того же начальства. Вот тут и начинается двойная бухгалтерия, а то и хуже – укрывательство и надувательство. Именно в этом кроются основная причина утопления К-429 при дифферентовке в бухте Саранная летом 1983 года и вина сдающего механика А. Б. Маркмана. Принимающие – командир Суворов и механик Лиховозов – за свою вину отмотали сроки, а Маркман вылез в герои. Затем, уже после второго утопления несчастной лодки прямо у заводской стенки СРЗ-49, скрылся в недрах парткомиссии, а вынырнул… замом мэра (а потом и мэром) Вилючинска. Вот где поистине еврейская живучесть и непотопляемость!
ПЛА заводской номер пятьсот четырнадцать принималась после докового ремонта «под ёлочку». Сдающий экипаж был «серенький» и замученный. После летней автономки их на осень поставили в дежурство с четырёхчасовой готовностью, затем степень готовности снизили и запихнули в межпоходовый ремонт. Ещё немного спустя, растащили толковых специалистов по плавающим экипажам, а субмарину поставили на месяц в доковый ремонт. Доковый «ремонт – это не действие, это состояние. Его невозможно закончить, его можно только прекратить» (цитата классика). Естественно, что задроченный до полусмерти экипаж после автономки грезил отпуском и никаким ремонтом не занимался. За его природную «серость» ему и отпуск полагался зимой.
Сдающий механик был из дипломированных электриков, механиком стал случайно, тяготился этим и рвался на берег. Стать механиком непросто. Но ещё сложнее уйти, сделать ноги: хороший – служи, плохой – тем более. Кому ты нужен? Есть шанс уйти через крайность – служить отвратительно. А ещё лучше «закосить» по здоровью или уйти в запой… Уйти в запой несложно, сложнее выйти. Сдающий механик ушёл и с выходом не торопился.
Срок окончательной приём-передачи – 30 декабря. На корабле после автономки конь не валялся: не то что ремонт – мусор не выносился. Однако приём-передача неизбежна, как всеобщий крах капитализма. Принимающий экипаж решил во что бы то ни стало оттянуть это «счастье» до «посленовогогода», а там – будь что будет.
Последнее большое (с флагманами) совместное подведение итогов – от замечаний волосы дыбом. Замечания все в основном от механиков. «Люксы» не смогли найти существенных недостатков, а скорее – не захотели. Принимающий механик, потолковав со сдающим по душам, пришли к консенсусу: чем хуже – тем лучше, и зарубились крепко. Сдающий по-прежнему косил под запой и даже «болванки» актов не заготовил. Первый дивизион «существенных» замечаний в общую копилку не внёс; второй, электротехнический, напрягся, а третий трюмный упирался из последних сил и стоял насмерть. «Грязнуху» откачали, вакуумные цистерны почистили, гальюны центрального и третьего отсеков с горем пополам продули, а вот докторский (гальюн изолятора) никак не поддавался и был, как говорится, под завязку. Он был собран «на шламоулавливатель камбуза», и сдающие бедолаги просто не знали, что есть и такое. Это был основной козырь.
Из всего состава принимающего экипажа только механик был «ясновидящим». После «большого совместного подведения итогов» командир посоветовался с «ясновидцем» и решил принимать лодку после Нового года. Это был сильный поступок, потому что шёл вразрез с планом командования дивизии. Правда, всю ответственность свалил на механика, мол, механик против, что с ним поделаешь? Если что – давайте другого…
Рабочий день продлили до бесконечности, окончательный срок – 31 декабря... Принимающий экипаж, чувствуя свою вину, с новогодним дежурством смирился: полтора года ждали отпуска, а тут день-два, и вот она, жар-птица подводника. Вполне понятно, что 31-го до обеда ничего не делали, а после обеда народ по-братски совместно допил остатки шила и перед ужином разошёлся по домам встречать Новый год. Правда, не все – начиналось состязание умов и игра нервов. Сдающий механик сознательно ушёл «пьянствовать» домой. Командир по жизни тоже был «ясновидящим» в обратном смысле слова и сам пошёл в штаб, да ещё и механика с собой прихватил...
В штабе командира не уважали и, с молчаливого соблаговоления комдива, даже мелкотравчатая штабная сошка считала своим долгом укусить. Он сопротивлялся, огрызался, но от этого экипаж страдал ещё больше (баре дерутся, а у холопов чубы трещат).
В штабе в душе все были на стороне принимающего экипажа (кроме комдива) и решили спустить это дело на тормозах – уже после Нового Года. Может, комдив и не вспомнил бы, но командир лодки вылез сам, продефилировав с механиком перед окном его кабинета. Механик к тому же был в неуставной куртке-альпаковке.
У начальника штаба тут же запульсировало переговорное устройство.
— (по имени-отчеству), а что там у нас с окончательным приёмом по 514-му? По плану ведь сегодня? Мне никто не докладывал... может, вам что-то известно?
— Так точно, товарищ комдив, мне тоже не докладывали. Сейчас разберусь.
— Ага, разбирайтесь, пожалуйста... (просьба начальника – более чем приказание) Если надо, возьмите мой УАЗик. Надеюсь, народ в штабе ещё работает?
— Так точно. Есть, товарищ комдив.
НШ одной ногой был уже в Академии Генштаба. У НЭМСа в кабинете по этому поводу накрывался стол, и он со своим преемником (ЗКД-1) только-только собирались вздрогнуть. Остальной штабной народ, находясь на службе, время зря не терял и делал то же самое.
Теперь переговорное устройство запульсировало в кабинете у НЭМСа.
— (по имени-отчеству), отбой.
— Чего – отбой?
— Да комдив приказал разобраться с 514-м – почему не приняли... а ты говоришь – не вспомнит…
— И не вспомнил бы! Этот малохольный сам притащился, да ещё и механика с собой приволок. А механик в альпаковке ходит «для удобства», несмотря на запрет по гарнизону, тоже... упёртый. Вот комдив и взъелся.
— Ладно... надо проучить этого великовозрастного идиота. Комдив УАЗик даёт. Бери с собой флагманского по живучести и вперёд. Я тоже еду.
— А смысл? Там же никого нет.
— А в этом и смысл: экипаж не принимает корабль, никого нет, ни командира, ни механика, ни старпома... Комдив им за это вставит.
— Понял. А со столом-то что желать? Сворачивать всё?
— Зачем? Мы быстро. Чего там делать? Получасовой налёт – и всё ясно.
Командир лодки метался по штабу, но заходить к начальству без вызова не решался, ума хватало. Механик поднялся наверх к флагманским помощникам НЭМСа.
— О-о! Кто к нам пришёл!
— Не ждали?
— Честно говоря, нет. Мы вот тут расслабиться собираемся. Ты с чем пришёл?
— С холодным умом, чистыми руками и горячим сердцем, как настоящий дзержинец, – механик закончил училище имени великого моряка и инженера Ф. Э. Дзержинского.
— Это хорошо, но лучше бы ты прихватил фляжку чистого шила или пару банок «грязных» шпротов.
— Да была мысль, но побоялся, что побрезгуете.
— Ну-у... это ты зря.
— Ладно, получите, взяточники и вымогатели.
— Совсем другой разговор! Тебе расписку выдать? А шило какое?
— А какое оно может быть у механика? Чистое, неразбавленное, как мои помыслы о боеготовности.
— Спасибо, (по имени-отчеству), садись, раздевайся.
— А рабочий день?
— Какой рабочий день 31 декабря во время ужина? Порядочные люди уже дома столы накрывают.
— Во-во, значит, мы – сверхпорядочные.
Появился матросик-рассыльный и – к «живчику»:
— Тащ, вас НЭМС вызывает.
— Понял, иду, свободен. Во, бля...
— Да, в стране дураков ночей не бывает, даже под Новый год. Скорей бы утро, чтобы снова на корабль.
Механик раздеваться не стал.
Возвращается озабоченный «живчик».
— Что там у вас? Сейчас НШ к вам с НЭМСом едут и меня с собой берут...
— Поздравляю! Не у нас, а у них – никого и ничего.
— А акты подписали?
— Их ещё и в природе нет как материальной субстанции.
— А сдающий где?
— Он – как порядочный...
— Ладно мужики... я поехал, – и за шинель.
— Понятно, а я побежал, – механик одел шапку.
— А тебе-то зачем?
— Как – зачем? Штаб делает налёт, чтобы зафиксировать факт нашего отсутствия, то бишь неприёма. Они на джипе вокруг – а я вниз по прямой. Мы ещё посмотрим, чья лошадь первой... – и вниз.
Старпом заступил дежурным по дивизии. Это верный признак того, что окончательная передача и не планировалась. Сейчас он обеспечивал ужин на береговом предновогоднем камбузе. Там в предновогоднюю ночь чрезвычайные происшествия расцветали и созревали гроздьями, как виноград.
Командир растворился где-то в штабе. Скорее, у штабных мичманов – секретчика или СПСовца, тайны штабные выведывает. Механик – на ходу, дежурному по штабу:
— Товарищ мичман, найдите в штабе командира такого-то и передайте: срочно на корабль, приказ НШ.
— Есть, понял!
На корабле из всего принимающего экипажа остался только командир дивизиона живучести (КД-3) – «тростниковый слон». Его так прозвали за злобный, непримиримый характер и маленький рост. Был он непьющий, холостяк, ни с кем не дружил и даже с женщинами не общался. Любил апельсиновый сок и беспощадно менял на него своё корабельное шило. Сдающий КД-3 скрепя сердце вел торги и подписывал бесконечный акт с замечаниями, притащил остатки шила, сухого вина, консервных деликатесов и даже апельсиновый сок в пакетах. Рядом стоял обшарпанный объёмистый коричневый портфель «тростникового слона». Его почему-то никогда не проверяли на КПП, даже самый злобные вохрушки.
— Так, (имя-отчество), все ваши условия выполнены, подпишете?
— Ну не сегодня же!
— Конечно, нет, вместе со всеми.
— Не вместе со всеми, а в последнюю очередь. Замечаний больше всех!
— Ладно... может, гальюн изолятора из акта вычеркнем?
— Как это? Он же под завязку!
— Так сейчас продуем!
— Ха! Кто на это способен?
— Мы.
— Кто конкретно? Фамилия?
— Матрос Сыбиков.
— Якут этот?! Он в него даже гадить не научился!
«Тростниковый» ходил недавно со сдающим экипажем в автономку как прикомандированный и хорошо знал, что докторский гальюн, кроме него, никто не продует. Он специально никого ничему не учил, чтобы быть «незаменимым специалистом». Только командовал: «Открыть клапан такой-то, закрыть такой-то...»
— А Сыбиков сказал, что он в автономке несколько раз с вами продувал докторский гальюн и запомнил, как это делается.
— И где он сейчас?
— Как раз продувает...
— Ну все!.. жопа!!! (любимое выражение «слона») Он же на шламоулавливатель камбуза собран!!! Сейчас двести пятьдесят литров отборного дерьма через шпигат вылетит на подволок камбуза! У вас, кстати, это уже было... в автономке... (Бррррр!) Дайте немедленно команду «Стоп!»
— Центральный, на пирс прибыл командир БЧ-5 принимающего экипажа.
— О... чего это деда Бурьяна принесло? Видать, неспроста... Дайте же «Стоп!»
— Центральный, на пирс прибыл НШ со штабом. Направляется к нам.
— Я пошёл наверх, встречать, – заторопился дежурный по лодке.
— Остановите Сыбикова! Вызовите его в центральный, иначе жопа! – пророчествовал КД-3, лихорадочно запихивая дань в свой безразмерный портфель.
БАХ! ШЛЁП! Шлёп-шлёп-шлёп; плюх, плюх, плюх! – донеслось снизу по левому борту со стороны камбуза. СВЕРШИЛОСЬ!!!
— Ну, всё! Жопа! – подвёл итог «тростниковый» и скрылся со своим портфелем в направлении каюты. И как подтверждение свершившемуся, наверх поплыл резкий, едкий запах настоявшейся мочи и... кала, причём кала человеческого. «Фиджи», «Шанель», «Кристиан Диор» – лей ведрами, ничем не перешибёшь... Заслезились глаза, запершило в горле, подкатила тошнота и отвращение ко всему, что связано с именем Человека...
Первым всё-таки прискакал механик.
— Вы что здесь, все обосрались от счастья, что штаб приехал? Кто живой на борту?
— Только вахта, ваш КД-3 и наш третий дивизион...
— Лучше б вас не было! Что произошло?
— Сыбиков, наверное... продул гальюн изолятора... ещё не разбирались.
— Он его случайно не на камбуз продул? Где наш комдив-три?
— Ушёл вниз с портфелем. Наверно, в каюту.
— Переведите АБ на вентилятор ЗВ-1, и носовое кольцо – в атмосферу!
— Холодно...
— Пустите вдувные кондиционеры на подогрев!
— Командир БЧ-5 задал режим вентиляции батареи... – затянул помощник дежурного по кораблю, явно боясь брать на себя любую ответственность.
— Да чёрт с вами, если вам так больше нравится! Но я этот вонизм ни за что принимать не буду! И за меня горой встанут и интендант, и помощник, и доктор.
Спустился НШ вместе с НЭМСом и «живчиком». Ошалело завращали носами, заморгали глазами.
— Внимание в центральном! Товарищ капитан первого ранга, помощник дежурного по ПЛ старший лейтенант такой-то!
— Вахтенный центрального поста мичман такой-то!
— Так, вахтенный... иди, осмотри отсеки. (Есть!) Где принимающий экипаж?! – грозно, но сквозь слёзы выдавил начальник штаба дивизии атомных подводных лодок.
— Здесь, в моём лице. Командир БЧ-5 такого-то экипажа капитан второго ранга такой-то.
— А вы откуда здесь?
— Да вот... пытаюсь принять под давлением штаба и командира этот корабль, но не могу. Отвращение берёт.
— А где экипаж?
— Его стошнило, командир отпустил подышать.
— А командир где?
— Сейчас прибудет.
— Центральный, на пирс прибыл командир принимающего экипажа.
— Механик, а что это за запах такой? Что случилось?
— Это они гальюн изолятора продули на камбуз и балдеют. Двести пятьдесят литров отборного дерьма размазано по пищеблоку! Такое на атомном флоте бывает раз в сто лет. Хорошо, что вы прибыли. Хотите пройти на камбуз, полюбоваться?
— Не хочу... а почему раньше не приняли?
— А что принимать? Это вот дерьмо? А кроме него – ничего и никого!
— Могли бы акты раньше подписать, не доводить дело до крайности!
— Акта БЧ-5 нету как такового, мне нечего подписывать.
— А где сдающий механик?
— Дома. Весь их экипаж дома, кроме третьего дивизиона. Но лучше бы и эти недоумки сидели дома. Меня тошнит от ихней инициативы.
— А где ваш третий дивизион и комдив-три?
— Наш КД-3 здесь. Говорят, в обморок упал. Последнее его слово: «Жопа!»
Спустился командир, чувствуя свою вину за опоздание.
— Ну что, механик? Принимаем?
— Помолчи, командир, – приобрел дар речи НЭМС, оценив обстановку. И – к НШ: — (по имени-отчеству), моё мнение как начальника электромеханической службы дивизии – такую лодку принимать нельзя. Поехали, я доложу комдиву.
— Поехали. А это можно как-нибудь устранить? И куда его устранить?
— Элементарно. Пусть сгребают и заталкивают обратно в унитаз, а потом снова продувают...
— Куда?! Опять на камбуз?
— Ну зачем… пусть их комдив-три возьмёт секретное описание гальюнов и внимательно схему изучит – всё же элементарно. Только нужен секретчик, а возможно, и командир, и доктор – антисанитария... Правда, есть ещё одна боевая возможность – в базовую ёмкость. Но из-за отсутствия таковой весь пирс и соседний «термоядерный забор» будут в дерьме.
— Да вы что?! Надо кого-нибудь из ваших оставить... для обеспечения...
— Не стоит. Иначе они никогда не постигнут боевого мастерства. При всем желании – если они и отыщут заглушку отдачи фекалий на базу, то не отдадут. Прикипела насмерть. Этот манёвр даже на заводских испытаниях никем не проводился.
Опять вмешался НЭМС.
— (по имени-отчеству), пошли отсюда скорее, а то глаза разъедает. Пусть сами устраняют. У них теперь мощный стимул. Надо только на самом деле их группу командования вызвать для обеспечения, а то, чего доброго, кто-нибудь ещё поскользнётся и захлебнётся в этом дерьме... Заодно пусть ощутят боевой дух своего экипажа.
НШ махнул рукой:
— Поехали... Механик, командир! Подбросить до посёлка?
— Спасибо! Я пешком... проветрюсь. И вам советую. Кстати, шинельное сукно и каракуль лучше впитывают запах, чем моя неуставная альпаковка... Торопитесь...
3. Пробная дифферентовка
Сдающий механик был из дипломированных электриков, механиком стал случайно, тяготился этим и рвался на берег. Стать механиком непросто. Но ещё сложнее уйти, сделать ноги: хороший – служи, плохой – тем более. Кому ты нужен? Есть шанс уйти через крайность – служить отвратительно. А ещё лучше «закосить» по здоровью или уйти в запой… Уйти в запой несложно, сложнее выйти. Сдающий механик ушёл и с выходом не торопился.
Срок окончательной приём-передачи – 30 декабря. На корабле после автономки конь не валялся: не то что ремонт – мусор не выносился. Однако приём-передача неизбежна, как всеобщий крах капитализма. Принимающий экипаж решил во что бы то ни стало оттянуть это «счастье» до «посленовогогода», а там – будь что будет.
Последнее большое (с флагманами) совместное подведение итогов – от замечаний волосы дыбом. Замечания все в основном от механиков. «Люксы» не смогли найти существенных недостатков, а скорее – не захотели. Принимающий механик, потолковав со сдающим по душам, пришли к консенсусу: чем хуже – тем лучше, и зарубились крепко. Сдающий по-прежнему косил под запой и даже «болванки» актов не заготовил. Первый дивизион «существенных» замечаний в общую копилку не внёс; второй, электротехнический, напрягся, а третий трюмный упирался из последних сил и стоял насмерть. «Грязнуху» откачали, вакуумные цистерны почистили, гальюны центрального и третьего отсеков с горем пополам продули, а вот докторский (гальюн изолятора) никак не поддавался и был, как говорится, под завязку. Он был собран «на шламоулавливатель камбуза», и сдающие бедолаги просто не знали, что есть и такое. Это был основной козырь.
Из всего состава принимающего экипажа только механик был «ясновидящим». После «большого совместного подведения итогов» командир посоветовался с «ясновидцем» и решил принимать лодку после Нового года. Это был сильный поступок, потому что шёл вразрез с планом командования дивизии. Правда, всю ответственность свалил на механика, мол, механик против, что с ним поделаешь? Если что – давайте другого…
Рабочий день продлили до бесконечности, окончательный срок – 31 декабря... Принимающий экипаж, чувствуя свою вину, с новогодним дежурством смирился: полтора года ждали отпуска, а тут день-два, и вот она, жар-птица подводника. Вполне понятно, что 31-го до обеда ничего не делали, а после обеда народ по-братски совместно допил остатки шила и перед ужином разошёлся по домам встречать Новый год. Правда, не все – начиналось состязание умов и игра нервов. Сдающий механик сознательно ушёл «пьянствовать» домой. Командир по жизни тоже был «ясновидящим» в обратном смысле слова и сам пошёл в штаб, да ещё и механика с собой прихватил...
В штабе командира не уважали и, с молчаливого соблаговоления комдива, даже мелкотравчатая штабная сошка считала своим долгом укусить. Он сопротивлялся, огрызался, но от этого экипаж страдал ещё больше (баре дерутся, а у холопов чубы трещат).
В штабе в душе все были на стороне принимающего экипажа (кроме комдива) и решили спустить это дело на тормозах – уже после Нового Года. Может, комдив и не вспомнил бы, но командир лодки вылез сам, продефилировав с механиком перед окном его кабинета. Механик к тому же был в неуставной куртке-альпаковке.
У начальника штаба тут же запульсировало переговорное устройство.
— (по имени-отчеству), а что там у нас с окончательным приёмом по 514-му? По плану ведь сегодня? Мне никто не докладывал... может, вам что-то известно?
— Так точно, товарищ комдив, мне тоже не докладывали. Сейчас разберусь.
— Ага, разбирайтесь, пожалуйста... (просьба начальника – более чем приказание) Если надо, возьмите мой УАЗик. Надеюсь, народ в штабе ещё работает?
— Так точно. Есть, товарищ комдив.
НШ одной ногой был уже в Академии Генштаба. У НЭМСа в кабинете по этому поводу накрывался стол, и он со своим преемником (ЗКД-1) только-только собирались вздрогнуть. Остальной штабной народ, находясь на службе, время зря не терял и делал то же самое.
Теперь переговорное устройство запульсировало в кабинете у НЭМСа.
— (по имени-отчеству), отбой.
— Чего – отбой?
— Да комдив приказал разобраться с 514-м – почему не приняли... а ты говоришь – не вспомнит…
— И не вспомнил бы! Этот малохольный сам притащился, да ещё и механика с собой приволок. А механик в альпаковке ходит «для удобства», несмотря на запрет по гарнизону, тоже... упёртый. Вот комдив и взъелся.
— Ладно... надо проучить этого великовозрастного идиота. Комдив УАЗик даёт. Бери с собой флагманского по живучести и вперёд. Я тоже еду.
— А смысл? Там же никого нет.
— А в этом и смысл: экипаж не принимает корабль, никого нет, ни командира, ни механика, ни старпома... Комдив им за это вставит.
— Понял. А со столом-то что желать? Сворачивать всё?
— Зачем? Мы быстро. Чего там делать? Получасовой налёт – и всё ясно.
Командир лодки метался по штабу, но заходить к начальству без вызова не решался, ума хватало. Механик поднялся наверх к флагманским помощникам НЭМСа.
— О-о! Кто к нам пришёл!
— Не ждали?
— Честно говоря, нет. Мы вот тут расслабиться собираемся. Ты с чем пришёл?
— С холодным умом, чистыми руками и горячим сердцем, как настоящий дзержинец, – механик закончил училище имени великого моряка и инженера Ф. Э. Дзержинского.
— Это хорошо, но лучше бы ты прихватил фляжку чистого шила или пару банок «грязных» шпротов.
— Да была мысль, но побоялся, что побрезгуете.
— Ну-у... это ты зря.
— Ладно, получите, взяточники и вымогатели.
— Совсем другой разговор! Тебе расписку выдать? А шило какое?
— А какое оно может быть у механика? Чистое, неразбавленное, как мои помыслы о боеготовности.
— Спасибо, (по имени-отчеству), садись, раздевайся.
— А рабочий день?
— Какой рабочий день 31 декабря во время ужина? Порядочные люди уже дома столы накрывают.
— Во-во, значит, мы – сверхпорядочные.
Появился матросик-рассыльный и – к «живчику»:
— Тащ, вас НЭМС вызывает.
— Понял, иду, свободен. Во, бля...
— Да, в стране дураков ночей не бывает, даже под Новый год. Скорей бы утро, чтобы снова на корабль.
Механик раздеваться не стал.
Возвращается озабоченный «живчик».
— Что там у вас? Сейчас НШ к вам с НЭМСом едут и меня с собой берут...
— Поздравляю! Не у нас, а у них – никого и ничего.
— А акты подписали?
— Их ещё и в природе нет как материальной субстанции.
— А сдающий где?
— Он – как порядочный...
— Ладно мужики... я поехал, – и за шинель.
— Понятно, а я побежал, – механик одел шапку.
— А тебе-то зачем?
— Как – зачем? Штаб делает налёт, чтобы зафиксировать факт нашего отсутствия, то бишь неприёма. Они на джипе вокруг – а я вниз по прямой. Мы ещё посмотрим, чья лошадь первой... – и вниз.
Старпом заступил дежурным по дивизии. Это верный признак того, что окончательная передача и не планировалась. Сейчас он обеспечивал ужин на береговом предновогоднем камбузе. Там в предновогоднюю ночь чрезвычайные происшествия расцветали и созревали гроздьями, как виноград.
Командир растворился где-то в штабе. Скорее, у штабных мичманов – секретчика или СПСовца, тайны штабные выведывает. Механик – на ходу, дежурному по штабу:
— Товарищ мичман, найдите в штабе командира такого-то и передайте: срочно на корабль, приказ НШ.
— Есть, понял!
На корабле из всего принимающего экипажа остался только командир дивизиона живучести (КД-3) – «тростниковый слон». Его так прозвали за злобный, непримиримый характер и маленький рост. Был он непьющий, холостяк, ни с кем не дружил и даже с женщинами не общался. Любил апельсиновый сок и беспощадно менял на него своё корабельное шило. Сдающий КД-3 скрепя сердце вел торги и подписывал бесконечный акт с замечаниями, притащил остатки шила, сухого вина, консервных деликатесов и даже апельсиновый сок в пакетах. Рядом стоял обшарпанный объёмистый коричневый портфель «тростникового слона». Его почему-то никогда не проверяли на КПП, даже самый злобные вохрушки.
— Так, (имя-отчество), все ваши условия выполнены, подпишете?
— Ну не сегодня же!
— Конечно, нет, вместе со всеми.
— Не вместе со всеми, а в последнюю очередь. Замечаний больше всех!
— Ладно... может, гальюн изолятора из акта вычеркнем?
— Как это? Он же под завязку!
— Так сейчас продуем!
— Ха! Кто на это способен?
— Мы.
— Кто конкретно? Фамилия?
— Матрос Сыбиков.
— Якут этот?! Он в него даже гадить не научился!
«Тростниковый» ходил недавно со сдающим экипажем в автономку как прикомандированный и хорошо знал, что докторский гальюн, кроме него, никто не продует. Он специально никого ничему не учил, чтобы быть «незаменимым специалистом». Только командовал: «Открыть клапан такой-то, закрыть такой-то...»
— А Сыбиков сказал, что он в автономке несколько раз с вами продувал докторский гальюн и запомнил, как это делается.
— И где он сейчас?
— Как раз продувает...
— Ну все!.. жопа!!! (любимое выражение «слона») Он же на шламоулавливатель камбуза собран!!! Сейчас двести пятьдесят литров отборного дерьма через шпигат вылетит на подволок камбуза! У вас, кстати, это уже было... в автономке... (Бррррр!) Дайте немедленно команду «Стоп!»
— Центральный, на пирс прибыл командир БЧ-5 принимающего экипажа.
— О... чего это деда Бурьяна принесло? Видать, неспроста... Дайте же «Стоп!»
— Центральный, на пирс прибыл НШ со штабом. Направляется к нам.
— Я пошёл наверх, встречать, – заторопился дежурный по лодке.
— Остановите Сыбикова! Вызовите его в центральный, иначе жопа! – пророчествовал КД-3, лихорадочно запихивая дань в свой безразмерный портфель.
БАХ! ШЛЁП! Шлёп-шлёп-шлёп; плюх, плюх, плюх! – донеслось снизу по левому борту со стороны камбуза. СВЕРШИЛОСЬ!!!
— Ну, всё! Жопа! – подвёл итог «тростниковый» и скрылся со своим портфелем в направлении каюты. И как подтверждение свершившемуся, наверх поплыл резкий, едкий запах настоявшейся мочи и... кала, причём кала человеческого. «Фиджи», «Шанель», «Кристиан Диор» – лей ведрами, ничем не перешибёшь... Заслезились глаза, запершило в горле, подкатила тошнота и отвращение ко всему, что связано с именем Человека...
Первым всё-таки прискакал механик.
— Вы что здесь, все обосрались от счастья, что штаб приехал? Кто живой на борту?
— Только вахта, ваш КД-3 и наш третий дивизион...
— Лучше б вас не было! Что произошло?
— Сыбиков, наверное... продул гальюн изолятора... ещё не разбирались.
— Он его случайно не на камбуз продул? Где наш комдив-три?
— Ушёл вниз с портфелем. Наверно, в каюту.
— Переведите АБ на вентилятор ЗВ-1, и носовое кольцо – в атмосферу!
— Холодно...
— Пустите вдувные кондиционеры на подогрев!
— Командир БЧ-5 задал режим вентиляции батареи... – затянул помощник дежурного по кораблю, явно боясь брать на себя любую ответственность.
— Да чёрт с вами, если вам так больше нравится! Но я этот вонизм ни за что принимать не буду! И за меня горой встанут и интендант, и помощник, и доктор.
Спустился НШ вместе с НЭМСом и «живчиком». Ошалело завращали носами, заморгали глазами.
— Внимание в центральном! Товарищ капитан первого ранга, помощник дежурного по ПЛ старший лейтенант такой-то!
— Вахтенный центрального поста мичман такой-то!
— Так, вахтенный... иди, осмотри отсеки. (Есть!) Где принимающий экипаж?! – грозно, но сквозь слёзы выдавил начальник штаба дивизии атомных подводных лодок.
— Здесь, в моём лице. Командир БЧ-5 такого-то экипажа капитан второго ранга такой-то.
— А вы откуда здесь?
— Да вот... пытаюсь принять под давлением штаба и командира этот корабль, но не могу. Отвращение берёт.
— А где экипаж?
— Его стошнило, командир отпустил подышать.
— А командир где?
— Сейчас прибудет.
— Центральный, на пирс прибыл командир принимающего экипажа.
— Механик, а что это за запах такой? Что случилось?
— Это они гальюн изолятора продули на камбуз и балдеют. Двести пятьдесят литров отборного дерьма размазано по пищеблоку! Такое на атомном флоте бывает раз в сто лет. Хорошо, что вы прибыли. Хотите пройти на камбуз, полюбоваться?
— Не хочу... а почему раньше не приняли?
— А что принимать? Это вот дерьмо? А кроме него – ничего и никого!
— Могли бы акты раньше подписать, не доводить дело до крайности!
— Акта БЧ-5 нету как такового, мне нечего подписывать.
— А где сдающий механик?
— Дома. Весь их экипаж дома, кроме третьего дивизиона. Но лучше бы и эти недоумки сидели дома. Меня тошнит от ихней инициативы.
— А где ваш третий дивизион и комдив-три?
— Наш КД-3 здесь. Говорят, в обморок упал. Последнее его слово: «Жопа!»
Спустился командир, чувствуя свою вину за опоздание.
— Ну что, механик? Принимаем?
— Помолчи, командир, – приобрел дар речи НЭМС, оценив обстановку. И – к НШ: — (по имени-отчеству), моё мнение как начальника электромеханической службы дивизии – такую лодку принимать нельзя. Поехали, я доложу комдиву.
— Поехали. А это можно как-нибудь устранить? И куда его устранить?
— Элементарно. Пусть сгребают и заталкивают обратно в унитаз, а потом снова продувают...
— Куда?! Опять на камбуз?
— Ну зачем… пусть их комдив-три возьмёт секретное описание гальюнов и внимательно схему изучит – всё же элементарно. Только нужен секретчик, а возможно, и командир, и доктор – антисанитария... Правда, есть ещё одна боевая возможность – в базовую ёмкость. Но из-за отсутствия таковой весь пирс и соседний «термоядерный забор» будут в дерьме.
— Да вы что?! Надо кого-нибудь из ваших оставить... для обеспечения...
— Не стоит. Иначе они никогда не постигнут боевого мастерства. При всем желании – если они и отыщут заглушку отдачи фекалий на базу, то не отдадут. Прикипела насмерть. Этот манёвр даже на заводских испытаниях никем не проводился.
Опять вмешался НЭМС.
— (по имени-отчеству), пошли отсюда скорее, а то глаза разъедает. Пусть сами устраняют. У них теперь мощный стимул. Надо только на самом деле их группу командования вызвать для обеспечения, а то, чего доброго, кто-нибудь ещё поскользнётся и захлебнётся в этом дерьме... Заодно пусть ощутят боевой дух своего экипажа.
НШ махнул рукой:
— Поехали... Механик, командир! Подбросить до посёлка?
— Спасибо! Я пешком... проветрюсь. И вам советую. Кстати, шинельное сукно и каракуль лучше впитывают запах, чем моя неуставная альпаковка... Торопитесь...
3. Пробная дифферентовка