– Это не люди.
– А?
– Людей флот не отдаст. Эти флоту не нужны. Это – балласт, от которого флот опорожнился. Прямо нам на маковку, с огромным вздохом облегчения…
Два флагмана – артиллерист и минёр, представляющие в данной экспозиции штаб бригады МЧПВ (Морское Чудо Просит Выпить) – сидели в припаркованной у КПП бригады «копейке» и мрачно разглядывали огромную по здешним меркам толпу офицеров несметного количества вышестоящих управленческих органов, возжелавших поковыряться в системе охраны границы на море и заодно в нервной системе командира бригады по причине начала стратегических командно-штабных учений – действа, известного лишь небольшому числу погранцов по военно-морской академии.
Огромное большинство этих скорбных птиц перелетели с флота из-за сокращения, ещё носили флотские погоны и имели в головах вероятным противником почему-то эсминцы УРО типа «Льютенс» ВМС ФРГ. Им, вероятно, снилось, как в темени ночи злобные стаи эсминцев УРО под командованием самого старика Гюнтера окружали государственную границу Российской Федерации на море и, глотая слюну, кровожадно глядели на молодую расейскую «демократию». И ужасающе светились в ночи яркие глаза лазерных дальномеров… Среди ночи подскакивали капразы и капдвазы, и громко произносили перепуганным жёнам строки из детской книжки «Командные слова» наизусть. Меня как-то поймали два таких капраза и сказали:
– Та-ва-рищ старший лейтенант, вы кто?
«Кто в пальто, конь? – подумал я, – или, например, член?»
Тем более что и то, и другое где-то соответствовало истине, и я действительно был в пальто, как и капразы.
Неправда, что военный что думает, то и говорит. У него просто эти два процесса никак не связаны. Они параллельны и, по школьному определению, не пересекаются. Поэтому бывает, что офицер что-то думает, и в то же самое время что-то говорит, и по теории вероятности содержание может совпасть. А если учесть, что темы и для того, и для другого всего-то – служба и женщины, то совпадает часто, и очень часто нас неправильно понимают. И, дабы пресечь позорную традицию, я сказал:
– Я – офицер Федеральной Пограничной Службы Российской Федерации, срок действия контракта по пункту «А» истекает через два месяца и пять дней, старший лейтенант Одуванчиков И Эм.
Громко и отчётливо.
– Наглец, – сказали капразы, – но так как услать тебя на службу в Дальние Санкт-Ёпенищи мы тебя до конца контракта не успеем, доложи-ка нам состав и возможности вооружения эсминца УРО ВМС ФРГ типа «Льютенс».
Когда говоришь с капразами, даже если видишь их впервые в жизни, главное – остановленный взгляд и твёрдый голос. Оч-чень чётко я рассказал капразам, что сейчас главное в море – это ПВО, а ПВО указанного корытца в мирное и военное время обеспечивает полк истребителей типа МиГ-29, который был позорно брошен отступившей Красной Армией непосредственно в самой Германии, и мне как грамотному офицеру и истинному гражданину интересно – как фрицы теперь будут их там латать и подмандячивать?
– Мы не знаем, – сказали капразы, – мы ж не лётчики. А вероятного противника надо знать всесторонне… хорошо, что вы интересуетесь авиацией. Будете внесены в приказ о поощрении.
И ведь будет, будет там какой-то старлей Одуванчиков И. М. Интересно посчитать всех Пупкиных в разнообразных военных документах. Сделать, так сказать, перепись населения.
Ну, и что я придумал нового? Ни-че-го. Тыщи лет люди так вот отвечают на разного рода глупые вопросы. Это я к тому, что у военных тоже есть мозги, и они ведь тоже работают. Надо только понять, как.
Ну ладно. Если честно, никто из нас, погранцов, не питает никакого уважения к такому мероприятию, как «учение». Усердно учились мы только сдавать курсовые задачи, и говорили друг другу: вот, типа – флот, учения-приведения-готовности-отработки, а нам границу охранять надо. Какие там, на хрен, учения… И пусть штаб бригады всякие бывшие флотоводцы за такое отсутствие понимания политики партии натягивали с завидной регулярностью, их правое дело не двигалось – чему командир подводной лодки, пять лет перед переводом в МЧПВ простоявший в заводе, может научить командира пограничного корабля (сторожевого катера, а то и просто морского буксира), если общее для этих плавсредств оборудование представлено исключительно типовыми пепельницами военно-морского образца? К тому же через посредника – измочаленного и изорванного в клочья бригадного флажка.
И вот прёт вперёд пограничный корабль, отрабатывая вводные этого долбаного СКШУ, тяжело неся на крохотном ЗКП с десяток капразов и штук тридцать вспомогательного калибра, всех умных, классно и академично образованных.
А два матроса-комендора, матерясь, заводили тем временем боезапас за подающий палец… Я что-то не то сказал? Палец? Нет-нет, они… Ну, скажем так, заряжали пушки.
Извините. Пушек там две в носу, да две в корме, все по тридцать миллиметров. Крайне красиво наблюдать, как разлетаются чайки с бакланами, когда эти пушки трах-тах-тах. Впечатляют там не пушки, а бакланы. Исключительно грациозная птица, когда перепугана. А пушки – они даже не шестиствольные. Неэффектные, в общем. АК-230.
И вот в разгар борьбы и с огнём, и с водой в результате попадания в кораблик трёх «томагавков» и пяти «гарпунов» (шестой и седьмой тоже попали, но не взорвались), трёх торпед, тридцати семи пятидюймовых снарядов, подрыва на двух донных и одной якорной мине, и (я сам считал по плану вводных и, уверяю вас, на свой страх и риск исключил воздействие авиации, так как с ним общий вес попавших боеприпасов уже примерно соответствовал массе кораблика) детонации собственных глубинных бомб в корме, и всё это в условиях подавленной помехами связи и всякого другого великолепия вследствие прогремевшего только что прямо над ГКП тактического ядерного взрыва, Главный Капраз гордо поворачивается к командиру, по ушам которого стекает зелёными радиоактивными каплями предыдущая вводная.
Поворачивается капраз и командует:
– По пеленгу… в дистанции… обнаружен (ну? кто? что? пра-вильно-о-о-о!) эскадренный миноносец УРО типа «Льютенс», ВМС ФРГ. Приказываю уничтожить цель артиллерийским огнём!
А ещё на борту главный флагманский артиллерист имеется, и он хочет посмотреть, как его опосредованно подчинённый личный состав справляется с тяготами и лишениями. И он громко кричит:
– Командир! Новая вводная! Носовая артустановка выведена из строя... (э-э) ударом камикадзе!
И вы знаете, что в тех конкретных текущих условиях сделала чудом уцелевшая кормовая? Ну, конечно! Прямо на рейде! Она открыла огонь на поражение! Эскадренного миноносца УРО! Ещё одного! Еще! На всей доступной обзору акватории Мирового океана шли на дно ненавистные гансы, и казалось, что осатаневший помощник, он же командир БЧ-2, замыслил стереть с лица планеты всё, что хоть в каком-то приближении могло напомнить его взорванным мозгам эсминец УРО.
Короче, все, кто имел в тот день случай наблюдать сей славный бриг с кормовых курсовых углов, незапланированно облегчились, а два сейнера и один БГК незамедлительно встали на средний ремонт.
А капразы с челядью, как только полетели грациозно в разные стороны бакланы – конечно! – упали все прямо на палубу ЗКП. Большой сплочённой группой, с невозможным доселе единодушием, и место же нашлось. А когда пошёл рикошет от дебаркадера, в котором озверевший пом узрел очередную жертву, на ЗКП настало самое время играть химическую тревогу, с обязательным обеззараживанием. Просто удивительно, как иногда пахнут офицеры руководящего состава.
Механик. Он лез из самой машины по трапам и пробивал заторы из капразов последовательно в двух проходах. Капразы не хотели пробиваться, и механик-каплей молотил их огнетушителем. Он и оторвал пома от ВК.
В тот же день мичман Санька Барбоскин пробирался прибрежными дебрями в своё неврологическое отделение военно-морского госпиталя, где он уже неделю лечил свою головушку.
Голова, говорят, предмет тёмный. Санькина же башка была идеально круглой и белобрысой, и всем своим видом внушала умиление. Что очень подходило к статусу, так как в свободное от разгвоздяйства и возлияний время он служил боцманом на ракетном катере, который, говорят, авианосец утопить может – если повезёт, конечно.
Вот стоял Санька солнечным утречком неделю назад на баке своего катера и учил молодых бойцов рубить леера. На флоте иногда надо рубить леера. И в то утро Санька ощущал себя надсмотрщиком на плантациях, и был он одет в свободный плащ и мягкие сандалии, а в руке была массивная плеть... набиравшее силу солнце золотило гладкие воды Нила и согнутые спины рабов...
А народец катерный как раз потихоньку провертывался. Пришёл рыжий комбат, сплюнул за борт, дал по уху какому-то матросу и залез в свою трёхдюймовку. Пушка за Санькиной спиной была как раз развёрнута на правый траверз, уставлена в зенит и совсем ему не мешала. Сашка стоял, широко расставив ноги, и диаметральная плоскость корабля делила его на две симметричные половинки, а солнце било прямо в него, и ничего, как справедливо было замечено ранее, не могло с ним поделать.
А в посту РТС два практикующихся курсанта уныло крутили всякие железки и пластмасски, тщетно пытаясь сопоставить цветастые училищные стенды с суровой флотской реальностью. А помнились в основном научные азы, из которых следовало, что радиолокационная станция МР-123, как, собственно, и все остальные, умеет показывать, чего вокруг, только при наличии высокого напряжения.
Курсанты – народ любопытный и изобретательный. Они подали высокое.
Эти скотские системы так устроены, что при подаче высокого на стрельбовую станцию руководимая ею пушка автоматически приводится в диаметраль...
В общем, тихонько провыли приводá, и трёхдюймовый ствол с широкого размаха врезал Саньке сзади справа, чуть повыше уха, отправив его в глубокий нокаут на недорубленные карасями леера левого борта.
Обычно это убивает.
Когда Саньку грузили в «скорую», он открыл ясные глаза и пробормотал что-то о новом учителе плавания для дочери фараона, прикованном длинной цепью к бортику дворцового бассейна.
– Ой-ой, – сказал доктор и стал требовать от командира двух больших матросов для сопровождения...
Так вот и попал мичман Барбоскин в психоневрологическое отделение госпиталя.
Там ему просветили со всех сторон башку, но кроме огромной шишки над правым ухом, не нашли никаких отклонений. И после этого начальник отделения, старый весёлый полковник-психиатр, официально вставил эпиграфом к своему докторскому диссеру бессмертную фразу санитарки Фроси: «Совершенно, господа, невозможно в природе сотрясти то, что абсолютно отсутствует».
Но это былое. А сегодня, напомню, Санька перелазил госпиталев забор в состоянии среднего подпития в компании с двумя пузырями настоящего немецкого шнапса, которым его по старой памяти угостили кореша из десантуры, только что пришедшие с очередной «Кильской недели». Причём фанфурики были предусмотрительно завёрнуты в большой цветной плакат с фотографией какого-то корабля и красивой надписью «Бундесмарине» на обороте.
В палате Саньку ждали отставной кап-три, прапорщик-баклан и банка помидоров. Четвёртая койка пустовала.
Прошмыгнув на веранду через открытое окно, Санька прокрался мимо ординаторской, из которой доносились громкие крики и стоны явно терзаемого здоровенными санитарами новичка.
– Буйный! – оскаблившись, пробормотал Санька и сиганул в свою палату.
– Ёп-тать, – всплеснул руками запасной кап-три Трофимыч. – Да ты косой уже! Принёс?!
– Да принёс, принёс, – пропел Санька, разворачивая плакат. – Во, и стол застелим...
– Ну зачем же, такую красоту, – просипел перебинтованный баклан Миша. – Это надо на стенку, вот здесь, – и полез в тумбочку за пластырем.
И только сели трое больных на голову военных выпить шнапса под большим цветным плакатом, как в коридоре послышались голоса, шаги и возня. Средоточие жизни отделения выскреблось из ординаторской и покатилось по длинному коридору отделения, гомоня и шевеля конечностями.
Опыт не пропьёшь. Палата была приведена в исходное аккурат к распахиванию двери. Начальник отделения, дюжий санитар, старшая медсестра с ошалевшими глазами... врач пограничной санчасти и ещё один санитар, волокущий на себе кого-то завернутого в смирительную рубашку.
– Так-то, милок, – широко улыбаясь, проворковал полковник. – Вот тут мы тебя и разместим. Ты кто по должности-то? А-а, помощник... А здесь мы-ы тебе поможем. Отдохнёшь от своих пограничных дел. Народ, смотри – боевой, орлы. Чисто, свежо, цветочки... Да, смотри ты, плакатик какой повесили... Кораблик!
Запасной Трофимыч, прогибаясь, прищурился и прочитал подпись под фото на плакате:
– «Лью-тенс». Это немецкий эсминец УРО. «Льютенс».
Входивший в этот момент в палату начмед госпиталя на всю жизнь запомнил стремительно вытянувшиеся в грациозном прыжке все восемьдесят пять килограммов капитан-лейтенанта МЧПВ вместе со вставными зубами и смирительной рубашкой, уходящие строго головой в плакат на стене, прямо над столом, и всё это резко, на фоне большого окна.
Стены между палатами в психоневрологических отделениях обычно толще остальных. Три матроса из обслуги, которые на следующий день таскали в отделение кирпичи и цемент, очень удивлялись...
Говорят, что немцы вроде выводят из состава флота эсминцы типа «Льютенс». По выслуге лет разрезая их на иголки – мол, старые уже корабли-то.
Но мы-то знаем, почему. Нет ведь никакой возможности защитить от массовой гибели корабли, которые стали так ненавистны простому капитану-погранцу почти сопредельного государства.
© Максим Токарев
из ненапечатанного сборника "У зелёной черты на мокрой воде"