Произведение называется "Секретный вояж". Автор - Тренёв Виталий Константинович.
В произведении повествуется о том, как есаул Платон Иванович Мартынов, адъютант генерал-губернатора Восточной Сибири Муравьёва-Амурского, по снегам вёз из Иркутска секретную депешу на Камчатку, и как события 1855 года происходили на самом деле.
Жалея ранимое сердце читателя, даю только последнюю четверть (и даже меньше). Там в пути Мартынов провалился в ручей и отморозил ногу; вот он из последних сил добирается до Петропавловска.
...
— Ваше благородие, Петропавловск видно, — сказал Семёнов, наклоняясь к нарте, где лежал Мартынов.
Эти слова электрическим ударом потрясли есаула. Петропавловск видно?! Что-то невероятное было в этих словах. Значит, правда?! Ведь казалось, ничего нет в мире, кроме холода, снега, собачьих упряжек, гор, торосов, ледяных полей, вечного движения вперёд, к недостижимой цели. Петропавловск!
С трудом повернув онемевшую ногу, превозмогая одеревянелость застывших мускулов, Мартынов повернулся, приподнялся и увидел огоньки. Собаки неслись во весь опор, нарты заносило и швыряло по накатанной дороге. Впереди — неизвестно, далеко или близко — теплились и мерцали огоньки.
— Ныне отпущаеши… — трясущимися губами прошептал Платон Иванович, чувствуя, как слёзы выступают у него на глазах.
Вот мимо промелькнуло что-то тёмное, вроде дома. Вот забор. Вот светится чьё-то окно.
— Куда заехать прикажете?
— Нет ли тут гостиницы?
— Есть вроде трактира заведение.
— Ну, туда!..
Семёнов и коряк под руки ввели Мартынова на крыльцо и открыли дверь. Клубы пара повалили из тёплой низкой залы, освещённой оранжевым трепетным пламенем свечей.
Под потолком ходили клубы сизого дыма. Из открытой двери в соседнюю комнату доносился стук биллиардных шаров. Несколько человек сидели за столом, разгорячённые, и смеялись чему-то. Они не обратили внимания на вошедших. В глубине комнаты была стойка с бутылками и самоваром. За нею стоял старик с остроконечной бородой и в жилетке поверх розовой рубахи.
Мартынова подвели к стойке.
— Чего изволите-с? Видно, издалека-с? — спросил старик, опираясь на стойку и наклоняясь вперёд.
— Из Иркутска. Мне нужно комнату, чтобы переодеться и побриться. Можно ли? — слабым голосом отвечал Мартынов, чувствуя, что в душном тёплом воздухе силы вот-вот оставят его.
— Можно-с! Можно-с, сударь! Батюшки мои, из самого Иркутска! Да как же вы добрались в такую стынь? — засуетился старик. — Сюда, пожалуйста, сударь!
Говор и шум смолкли в зале. Мартынов, двигаясь, как в тумане, заметил, что любопытные лица смотрят на него повсюду, а в дверях биллиардной, глядя на него, стоят игроки с киями в руках.
В отведённой ему комнате есаул переоделся при помощи Семёнова, держа себя в руках чудовищным усилием воли. В тепле нога его ожила, и снова началась сильная боль. Мартынову начинало казаться, что он бредит, что сейчас очнётся и всё окружающее исчезнет и снова будет ночь, снег, дымный костёр и скулящие от холода собаки. Много мучений доставила больная нога. Она распухла так, что пришлось разрезать меховой сапог, кожа почернела и потрескалась. Надевая форменные брюки, пришлось разрезать штанину внизу. Нечего было и думать, чтобы надеть сапог. Мартынов был в отчаянии. Однако делать было нечего. Ногу поверх форменных брюк обмотали мягкой оленьей шкурой и обвязали шпагатом. Старик хозяин сам вызвался сбрить свалявшуюся чёрную бороду есаула и сделать из неё бачки. Когда всё было кончено, есаул попросил зеркало. Впервые за два с лишним месяца он увидел своё лицо.
Страшное, почернелое, со струпьями на щеке и носу, с ввалившимися глазами, оно казалось непомерно скуластым.
Он поднялся, застонав от боли, застегнул измятый мундир и, надев форменную фуражку, завернулся в шубу. Старик хозяин подал ему палку. Семёнов и коряк с помощью старика вынесли есаула и усадили на нарты.
Снова заскрипел снег под полозьями, и через несколько минут нарты остановились у дома с сияющими через обледеневшие стёкла окнами. Это был дом Завойко, губернатора Камчатки.
Снова мучительное путешествие на крыльцо при помощи спутников. Как во сне, Мартынов открыл дверь. Два лакея вскочили с лавок ему навстречу.
— Есаул Мартынов, — еле слышно сказал им Платон Иванович, отдавая шубу и фуражку.
— Есаул Мартынов! — прокричал лакей, распахивая перед ним двери и с нескрываемым изумлением глядя на помятое платье и обмотанную оленьей шкурой ногу визитёра (у Завойко был вечер).
Мартынов шагнул к раскрытым дверям, опираясь на палку. В глазах потемнело от боли, но он превозмог себя.
Навстречу ему шёл небольшого роста человек в распахнутом мундирном сюртуке, с красивым круглым лицом, на котором вместе с любезной улыбкой было выражение недоумения. За ним в ярко освещённом зале виднелись ещё какие-то любопытные и удивлённые лица.
Приставив палку к стене, есаул вытянулся во фронт, красивым чётким жестом выдернул из левого обшлага пакет и шагнул вперёд. Невыносимая боль пронизала его, в глазах потемнело, но он успел твёрдо сказать, подавая пакет:
— Есаул Мартынов, курьером от генерал-губернатора, имею честь явиться!
Завойко принял пакет и невольно посторонился. Мартынов во весь рост рухнул перед ним на пол.
Раздались женские крики, изумлённые возгласы мужчин. Гости толпились к дверям, желая увидеть, что случилось.
Два флотских офицера перенесли на диван бесчувственного есаула.
Сквозь группу гостей поспешно протеснился доктор. Он расстегнул крючки чересчур свободного воротника мундира на исхудавшей шее Мартынова, кто-то подал стакан воды; он побрызгал на есаула, но тот не приходил в себя.
— Предельное истощение, — сказал доктор, щупая пульс и оборачиваясь к вопросительно смотревшему на него Завойко.
— А с ногой у него что-то, — проговорил капитан транспорта «Двина», указывая на безобразно замотанную в шкуру ногу есаула.
— Господа, господа, прошу прощения! — проговорил доктор, которого теснили любопытствующие гости. — Господа, прошу вас перейти в другую комнату.
При есауле осталось несколько офицеров, Завойко и доктор. Он размотал шкуру, ещё больше разорвал штанину. Склонившись низко, осмотрел ногу и, поднявшись, тихо сказал:
— Обморожена. Следовало бы ампутировать стопу.
Все молчали.
— Риск огромный, господин Мартынов слишком ослабел, — прибавил доктор.
— Надо всё сделать, чтобы спасти его и сохранить ему ногу, — сказал Завойко.
Мартынова немедленно перенесли в лазарет. И, в то время как петропавловский врач и врач «Авроры» хлопотали над бесчувственным Мартыновым, в кабинете Завойко обсуждались практические мероприятия по эвакуации Петропавловска.
Железный организм Мартынова благополучно вынес ампутацию. Уход за ним был самый тщательный. Жена Завойко и жёны других офицеров поочередно дежурили у его постели. Кормили его всем, что только можно было достать лучшего и питательного.
Между тем как Мартынов медленно, но верно выздоравливал, Петропавловский гарнизон день и ночь работал, готовясь к походу. Снимали и срывали батареи, разгружали склады и грузили корабли. Во льду Авачинской губы прорубили канал и подвели суда ближе к выходу, чтобы при первой возможности выйти из бухты.
Весна началась быстрая и дружная. Город опустел, все официальные лица и часть жителей перебрались на корабли. Остались только те, кто корнями прирос к камчатской суровой земле.
Нужно было кого-то оставить в качестве официального лица при упразднённой крепости, где ещё оставались жители. Выбор военного совета остановился на Мартынове. Врачи опасались, что морской переход в бурное время года при не зажившей ещё ноге небезопасен для него.
При первой же возможности, прорубаясь сквозь лёд на чистую воду, эскадра вышла в море и под носом у во много раз сильнейшей эскадры неприятеля ушла к Амуру, Противнику случайно удалось захватить только шлюпку с несколькими матросами. Узнав, что добыча ускользнула, противник кинулся в погоню, но тщетно.
Платон Иванович, пользуясь первым весенним теплом, вышел посидеть на лавочке перед домом. Отсюда открывался прекрасный вид на залив, вход в который закрывала от зрителя поросшая кудрявой зеленью гора. Платон Иванович сидел, опираясь на палку и поставив костыль к связи сруба. Странное ощущение испытывал он. День был тихий, еле тянул лёгкий бриз. В голубом небе высоко и недвижно лежали стружки перистых облаков. Платон Иванович любовался зеленью горы, сверкающей гладью обширного залива, и казалось ему, что жизнь его в Иркутске, Феоктиста Романовна, приятели — всё это было так давно, будто бы после этого прожил он целую долгую, долгую жизнь. Как мрачный, страшный сон, вспоминалось путешествие, и казалось, что давно, много лет, он живёт так, как сейчас — бездеятельно в созерцательно, ощущая, как оживает, крепнет его тело в расправляется подавленная душа.
Было тихо, не плескало море, где-то скрипело колесо колодца. У берега несколько мальчишек с камней ловили рыбу. Вдруг из-за горы медленно-медленно выдвинулось судно. Оно еле двигалось при безветрии, и белые паруса его почти не были вздуты. Когда показался весь его корпус, загрохотала якорная цепь, по вантам и реям побежали люди, и паруса молниеносно словно облетели с мачт. Мальчишки-рыболовы, задыхаясь, промчались мимо Мартынова.
— Неприятель! Неприятель в бухте! — кричали они.
У Мартынова захолонуло сердце и кровь отошла от щёк. Он нахмурился, сгорбился и, не спуская глаз с фрегата, остался сидеть на своем месте. С судна спустили несколько шлюпок, и одна из них пошла к берегу.
Шлюпка подошла к берегу. Из неё выскочили несколько матросов с ружьями и молодой офицер с обнажённой шпагой. Они прошли с ружьями наперевес к посёлку, где возле Мартынова уже толпились немногочисленные оставшиеся жители. Присутствие этой мирной кучки людей, среди которых большая часть были женщины и дети, видимо успокоило офицера. Он скомандовал что-то, отряд повернул обратно. Немного не доходя до воды, офицер несколько раз махнул белым флажком, и маневрировавшие в отдалении остальные шлюпки быстро пошли к берегу. Они выгрузили большой отряд матросов с несколькими офицерами во главе. Построившись в колонну, отряд двинулся к посёлку.
— Ишь ты, маршируют, как на параде! — говорили в кучке возле Мартынова.
— Эх, не оставили нам пушек! Сейчас бы картечью их, как перепелов бы, положили.
— Красуются, дьяволы! Видать, забыли, как прошлый год с сопки в море кувыркались.
Шедший впереди высокий белокурый офицер что-то скомандовал, отряд, брякнув оружием, остановился, и этот офицер в сопровождении ещё нескольких направился к кучке обывателей. Офицер шагал журавлём, его румяное коротконосое лицо имело презрительное выражение.
— Кто здесь начальник? — с сильным акцентом спросил офицер.
Из толпы вышел ссыльный поляк Стражевский и, указав на Мартынова, что-то сказал не по-русски. Офицер, смерив Мартынова взглядом, резко спросил:
— Вы комендант крепости Петропавловск?
Мартынов сидел выпрямившись, опираясь на палку обеими руками. Он не хотел встать, чтобы не обнаружить свою хромоту и не уронить перед врагом достоинство представителя русской армии.
Ярость закипала в нем от вида чужеземных морских солдат, хозяевами стоящих на русской земле. Но он сдерживал себя.
— Я смотритель зданий упразднённой крепости Петропавловск, — сказал он, указывая на несколько деревянных пустых магазинов, зиявших открытыми дверями.
— Покажите все казённые здания и имущество крепости! — потребовал офицер.
— Имущество вывезено под метлу. А здания — вот они, смотрите сами. Я исполнять ваших приказаний не намерен! — багровея, сказал Мартынов.
Офицер тоже вспыхнул и, отступив на шаг, закричал:
— Встать! Замолчать! Вы есть мой военнопленный.
С усилием поднялся Мартынов на здоровую ногу и сказал:
— Поздравляю вас с блистательной победой, со взятием крепости и её гарнизона: это я-с! — Он качнулся и, взяв из-за связи сруба костыль, бросил его к ногам офицера. — А вот и трофеи! Военные-с!
Стражевский подошёл к опешившему офицеру и топотом в нескольких словах объяснил, кто такой Мартынов и отчего у него нет ноги.
Офицер покраснел ещё сильнее, так, как краснеют светлокожие блондины, и, отдавая честь, сказал:
— Я отдаю честь герою. Беру обратно свои слова и прошу у вас… — он замялся, подыскивая слова, — и прошу у вас пардон.
Мартынов, глядя в сторону, тяжело опустился на скамью.
Неприятель сжёг пустые магазины и на рассвете ушёл из бухты.
2014
...
Теперь, дорогой читатель, ты знаешь, как оно всё было. Спасибо автору, что про публичный дом в Петропавловске не пишет, как это сделал некто Н. Данилов в потрясающей повести "Кордон".
Хорошо быть писателем. Захотел - ногу персонажу отморозил; захотел - руку прострелил; захотел - ампутировал; захотел - обратно пришил. У Александра Борщаговского он однорукий; у Константина Симонова в стишке "Поручик" - одноногий, и вот здесь товарищ тоже пишет за ампутацию нижней конечности. Про одноглазого и одноухого пока не попадалось. В моей книжке "Забыть адмирала!" он был однорукий (это не я, это всё Борщаговский, честное пионерское! я у него вычитал!), в последней редакции я эту деталь словесного портрета на всякий случай убрал (ибо не пока что нашёл подтверждений). Если бы повествование было художественным, я бы тоже ему непременно что-нибудь отпилил, добавив катаракту, заикание и хронический аппендицит, и не особо парился бы за достоверность. Но в документалистике этого делать не рекомендуется, поэтому он у меня там в полном комплекте. На всякий случай. И да, чаще он Платон Иванович, в википедиях просто "есаул Мартынов", у Борщаговского же в "Русском флаге" он Алексей. А вот я бы его Андрюхой назвал, будь моя воля, ну люблю я это имя. Если буду про него роман писать - однозначно переименую, да и не только его, а всех подряд. И наших, и не наших. И сломаю им всем что-нибудь. "Художник так видит" (с)
UPD. Справедливости ради следует сказать, что произведение, оказывается, весьма и весьма давнее. "2014" там дата публикации на данном сайте (кто ж так делает?). И тем не менее.