Эх! И заступил я как-то раз в дежурное подразделение, и попал я в дневальные по охране клуба. Клуб-то, он здоровый – два этажа и скверик вокруг. Народное достояние. А вдруг упрёт кто? Просыпается училище утром – а клуба нет. Децимация. «…Расстрелять! Каждого десятого!..» Поэтому я бдил и не зевал. Ходил-бродил вокруг клуба, вперив взгляд в сумерки пасмурной южной ночи, а левая рука на рукоятке штык-ножа, дабы шпиён-диверсант меня врасплох не застал. Второкурсник есть существо, остатки бдительности не растерявшее.
Географически клуб расположен замечательно – у самого забора, за которым днём и ночью кипит такая интересная и привлекательная гражданская жизнь. Впрочем, ночная жизнь, бывает, кипит и по нашу сторону забора: сразу возле клуба торчит учебный планетарий кафедры кораблевождения, и заведующий этим планетарием капитан-лейтенант Пудин частенько пользует там лаборантку Вику, включая для неё то гавайский небосклон, то Багамы, то Таити... но это, несомненно, грязные и подлые слухи.
Также возле клуба, опять же впритык к забору, в ту пору велось строительство летнего плавательного бассейна, уж и яма огромная выкопана была, и шлакоблоки штабелями. А под самым забором (с нашей, с военной стороны) помещался здоровенный квадратный железный чан с сухим цементом. От непогоды цемент прикрыли вощёной бумагой, концы по краям чана закрепили, и эта бумага от дождика и солнышка натянулась, как кожа на барабане. Всё это прямо под забором, повторяю.
Ветер в Севастополе осенью препротивный. Он залазит во все щели бушлата, он холодный и злой. Огибаю угол клуба – прямо в морду. Заворачиваю за следующий угол – то же самое. И так четыре раза. Повернул назад – всё равно вмордувинд. Непостижимо. Ещё и морось премерзкая. Давно стемнело уже. Осень, чтоб её…
Встал за тем углом, где дует поменьше, сигаретку прикуриваю и думаю – когда же Стас из самохода приползёт? У Стаса неподалёку от училища сестрёнка проживает. Стас – это не имя, это состояние души. Вообще-то он мой тёзка, фамилия – Анастасьев (когда он подписывает хлоркой штаны или бушлат, он всё время путается в буквах и пишет то «Анасьев», то «Ананастасьев», но кличка у него не Ананас, а Банан (не скажу за что, но почти все завидовали). Сестрёнка – ну совсем не любит выпить сама, и братец тоже, поэтому друзья проинструктировали заранее: принять Стаса в целости-сохранности и обеспечить доставку до ротного помещения, чтоб не влетел. В принципе, никаких проблем: рост у Стаса – метр с кепкой, а вес – полтора пуда. Лишь бы не брыкался – он-то не из тихонь…
Слышу – шаги. Оп-па! – дежурный по училищу, капитан первого ранга Сычёв с кафедры тактики. Уважаемый дядька, мощный такой и юморной. Делаю шаг из-за угла – и лапу к уху:
– Товарищ тан-пер-ранга, дневальный по охране клуба курсант Завражный. На посту без замечаний.
– Есть... Что тут у нас? Всё тихо?
– Так точно, тащ каперранга…
– Не замёрз?
– Никак нет …
– Самоходчиков много?
Гы, хороший вопрос. Мы оба заранее знаем ответ, а потому еле заметно улыбаемся. Он тоже когда-то курсантом был и, говорят, лихим. Его перещеголял только один здоровенный кап-три с одиннадцатой ракетной кафедры, который пьяным курсантом убегал от патруля, а когда начали догонять, выковырял из асфальта крышку канализационного люка и кинул её в патруль, попав сразу во всех четверых...
– Никак нет, тащ, ни одного!
– Ну, есть, есть. Продолжайте даль…
И тут слышу, как там, в стороне забора, что-то шуршит, скребётся и бурчит. А если Стас? Он же как пить дать – в свинью… надо что-то делать... Сычёв тоже слышит:
– Что там? – смотрит на меня азартно и руку на кобуру кладёт.
– Не могу знать… – а сам лихорадочно соображаю.
Блин…
А там за ёлочками – шум, грохот железный, возня, мычание утробное, нечеловеческое – прямо мезозой… Мы с капразом переглядываемся. Я тоже кладу руку на кобуру, то бишь на штык-нож. Ну там же явно монстр какой-то – небось, весь в чешуе и с когтями…
То, что выползло из-под ёлочек, обратило нас обоих в бегство. Хорошо помню, как асфальт убегал под ноги и дальше – назад. И как я дышал – прерывисто, хрипло и с надрывом… Рядом надрывался спринтер-капраз. И мне ни капельки не стыдно ни за себя, ни за капитана первого ранга с пистолетом. Любой, кто увидел бы ЭТО, драпал бы не менее прытко.
Забежав за клуб с другой стороны, перевели дух. Сычёв говорит:
– Что это было?
Нашёл, чего спросить. Я говорю:
– Не знаю… как собака большая, какими-то тряпками замотанная… белыми… или как обезьяна такая...
– Так. За мной.
Шумно вдохнул, вытащил пистолет, дёрнул затвор и двинулся обратно. Я – за ним, обнажив штык-нож. Тогда у него ещё не был отломан кончик. Я сломал его через год, на третьем курсе, когда метал штык в кипарис, будучи дневальным по дырке в заборе, то бишь по охране территории, это отдельная история.
Приходим под ёлочки. Там тишина, всё культурно, и главное – следов никаких. Постояли, помолчали. Я набрался наглости и попросил «добро» закурить. Сычёв не курил, да и вообще это борзость – курить на посту – но разрешил, напряжённо о чём-то думая.
– Так. Я пошёл, а вы следите тут бдительно. Чуть что – сразу доклад.
Пистолет в кобуру, развернулся и двинулся не спеша. Доклад… ага. Я пожал плечами, а ноги всё ещё подрагивают. Ясно… но что же это всё-таки было? Сердце бешено стучало где-то в левом яловом ботинке. Первобытные инстинкты спорили с подсознанием. Яркий галогеновый фонарь немного рассеял страх перед непознанным. А через полчаса притопал сменщик, и я ему всё рассказал.
– Да? – и ржёт, говнюк, чуть ли не катается.
Я обиделся. Он отсмеялся и говорит:
– Откуда это чмо вылезло? Пошли смотреть.
Вдвоём не так страшно. Ну, пошли. Обошли ёлочки, подходим к чану – там бумага вся порвана, смята, туда явно кто-то… И тут до меня дошло.
– Стас, что ли?
Сменщик с трудом кивнул головой и снова упал наземь, тщательно дрыгая ногами.
Ну да, конечно. Приполз к забору училища совершенно никакой, чудом на него с той стороны вскарабкался, с горем пополам перевалил своё расслабленное тельце. Вестибулярочка выключена, не удержался и шваркнулся в чан с цементом. А морось, шинель вся мокрая, ещё и в грязь где-то по дороге влез – короче, получился такой пельмень, что всем пельменям пельмень. И вот ползёт такой цементный пельмень на карачках сквозь ёлочки сумрачной и пасмурной осенней ночью, звуки всякие издаёт, рычит… У кого хошь крыша поедет.
Так что неудивительно, что мы с капразом драпанули поперёд собственного визга. А дежурного по роте чуть кондратий не хватил, когда Стаса в роту на верёвках через окно подняли, на второй этаж. Разумеется, от ужаса перед непознанным.
Через три года Сычев мне влепил трюльник на госэкзамене по тактике флота. Конечно, не за то, что я что-то там такое про него знаю, а как раз за то, что не знаю: билет попался совершенно дубовый, что-то про действия десантных соединений, хоть лбом в бидон стучи, я до них так и не добрался, пока готовился. Так что он мне даже прибавил один балл… Справедливый дядька был, и потому всеми очень уважаемый.
ЕЩЁ ПЕЛЬМЕНЬ **
А это уже Пельмень настоящий. Пельмень с большой буквы. Во-первых, фамилия была отдалённо похожа на «пельмень». А во-вторых… ну, это надо видеть. Такое впечатление, что лицо долго мяли, потом распаривали, отваривали, снова мяли, пытаясь вылепить что-то от Сальвадора Дали. А когда получилось, сказали: «Не пойдёт, надо выбросить…». И выбросили – в Черноморское училище имени Павла Степановича. Краснознаменное. Нате вам. Но парень был замечательный - весёлый, душевный, и учился хорошо...
…Лекция по высшей математике. Теория вероятностей. Второй курс. Сразу после первомая. Никто ничего не соображает. Тяжко. Уважаемый Николай Егорыч Пятлин что-то увлечённо рассказывает сидящим за первым рядом столов. Напряжённая борьба с заволакивающей глаза липкой дремотой... Второй ряд и дальше – все вповалку. Здоровый сон. В разных позах. Средство массового поражения. Первая ж пара, как совладать? После праздников. Второй курс. Теория вероятностей. Рука автоматически продолжает что-то выписывать, повинуясь сложному инстинкту жажды верхнего военно-специального образования. Мозг давным-давно отключён. Мудрёные крендельки и червячки в конспектах вместо букв; ручки чертят на страницах изодавы. Сеанс массового гипноза. Скопище сомнамбул. «Пэ-нулевое равно пэ-один плюс пэ-два на пэ-энное…» Локоть на стол, согнуть руку, запустить кисть под шею к спине – и голова уютно укладывается на сгиб. Глаза давно закрыты и склеены сильнее, чем эпоксидкой. Дыхание ровное. Ничто не нарушит этот покой…
– АААААА!!!! А-а!! А-а-а!!!… – на предпоследнем ряду, словно вырвавшись из видеоряда чуждого нам фильма ужасов: – А–А–А–А–АААА!!!…
Половина аудитории, ничего не понимая, на минуту приходит в себя и крутит головами – ЧТО?! КТО?!
Не знаю, чего там Пельменю с похмелюги приснилось, но он орал, словно ему без наркоза делают обрезание лопатой. Вскочил над партой: волосы всклокоченные, глаза красные, навыкате (но так и не проснулись), рожа подавленная (в смысле – выдавленная), мятая, с трещинами и складками, цвета ежевичного варенья… ААА-А-ааааа!!!
– Товарищ курсант, что с вами? – Николай Егорыч спокоен, как сто шаолиньских монахов. Он и не такое видал на своих лекциях по теории вероятности. Он знает, что ничего невероятного на свете нет. Так и говорит через раз: «Чудес на свете не бывает».
– А! А? А… Н-нет… н-не… – осознал, наконец, что не на эшафоте, и что обрезание было астрально-виртуальное. Но осознал не до конца, а потому и дальше тупо смотрит в беспредельность сквозь всё, на что натыкается остекленевший взгляд. «ПИВА-А-А!!!» – истерически кричит его измученное лицо… нет, не лицо… не знаю, как это называется.
– Садитесь, пишите дальше, – профессор поворачивается к доске. – Продолжим. Для описания суммы двух равновероятностных событий…
Бух! – Пельмень мешком шлёпается на место, ещё секунду тупо глядит вперед перед собой, потом глаза захлопываются, голова с кегельным стуком падает на стол. Свистящий вдох… ме-едленный выдох… всё, нирвана.
Постепенно засыпают и все остальные, кроме мужественного первого ряда и невозмутимого профессора.
«Пэ-нулевое равно пэ-один плюс пэ-два… на пэ-энное… хррр… пссс…»
* из ненапечатанного сборника "Макароны по-флотски"
** оттуда же, ясен пень
113-й класс Черноморского высшего военно-морского училища им. П. С. Нахимова, 1978 год, почти второкурсники. Слева направо: Саша Загороднев, Коля Бондарь, Валера Ильмерзин, Владик Дубов, Вова Проценко.
©